Алексей Карпов - Владимир Святой [3-е издание]
А земля эта многим отличалась от Киевской. Жестче и холоднее был климат. Раньше начиналась осень, дольше длилась зима. Даже реки текли к северу, а не к югу.
По преданию, Новгородскую крепость построил Рюрик, первый новгородский князь, пришедший из-за моря. Сначала он обосновался в Ладоге, а затем спустился вниз «ко Илмерю» (Ильменю), «и срубил городок над Волховом, и прозвал его Новгород». Выбранное им место оказалось на редкость удачным. Здесь были легкие для пахоты земли (подобных им нет во всей обширной Новгородской волости), но главное, отсюда шли торговые пути на север, юг, запад и восток. Очень скоро торговля стала главным занятием новгородцев.
Дома здесь строили из бревен, как правило, высокими, с подклетью, подальше от холодной, сырой земли. Землянок, какие встречались в Киеве, не было вовсе. Из бревен клали и мостовые. Для киевлянина той поры Днепр казался могучей, почти непреодолимой преградой. Новгородцы же давно свыклись со своей своенравной рекой и без труда переправлялись в обе стороны. У берега теснилось множество челнов, а может быть, существовал и наплавной мост через Волхов.
Отличались от киевлян и сами новгородцы. Их предки пришли на берега Ильмень-озера с запада, из Прибалтики — другим путем, нежели остальные славяне. С западнославянскими землями, Прибалтикой и Скандинавией Новгород был связан теснее, чем с Поднепровьем, даже во времена Владимира (а может быть, даже особенно во времена Владимира, когда Киев на время перестал исполнять по отношению к Новгороду административные функции).
В низовьях Волхова, у впадения его в великое озеро Нево (Ладожское), располагалась Ладога — северные ворота Восточной Европы. Этот город издавна облюбовали скандинавы и выходцы из других районов Балтии. До Ладоги по «Варяжскому» (Балтийскому) морю плыли на морских судах, а дальше приходилось пересаживаться на плоскодонные ладьи. Новгород был первым собственно русским городом на этом пути; от него уходил и разветвлялся дальше великий торговый путь в страны Востока, Киев и Византию.
В Новгороде очень рано возникли иноземные «дворы». На улицах куда чаще, чем в Киеве, звучала заморская речь. Нередкими были диковинные товары, которые в Киеве могли позволить себе лишь князь и его ближайшее окружение.
Здесь совсем не прижилось христианство, распространенное среди верхушки киевского общества. Поклонялись языческим богам и прежде всех — дружинному богу Перуну. Имелись, правда, и дворы христиан и даже какой-то храм, наверное, для приезжих из христианских стран. Но христиан не любили.
То, что их князь отрок, с самого начала должно было прийтись новгородцам по нраву. Владимиру предстояло расти на их глазах; со временем он мог стать истинным новгородцем, готовым постоять за свой город. Но ожиданиям не суждено было сбыться. Владимир, хотя и сжился с Новгородом, не забывал Киева и, конечно, мечтал о «золотом» княжеском престоле «матери городов русских».
Настоящим правителем города стал в эти годы Добрыня. Он вознесся стремительно, из дядьки-воспитателя нелюбимого всеми княжича сделавшись повелителем главного города русского Севера. Его слово оставалось решающим для Владимира. Новгородские бояре и думать не могли о соперничестве с Добрыней во влиянии на своего князя.
Новгород при Владимире жил своей жизнью. Вести из Руси доходили до него — но скупые и к тому же с опозданием. Совсем немногое — из вторых, а то и третьих уст — было известно в Новгороде о Святославе и о его великой войне на Балканах. А между тем ход этой войны должен был серьезно повлиять на судьбу города и его князя.
Той же осенью 969 года Святослав вернулся в Болгарию. Худые вести, которые он получил еще в Киеве, полностью подтвердились. Болгары восстали против завоевателей и, пользуясь отсутствием Святослава, выбили русов из нескольких крепостей[10]. Император Никифор заключил с болгарами военный союз, скрепить который должен был брак двух болгарских царевен с сыновьями покойного императора Романа — Василием и Константином (им было тогда соответственно тринадцать и десять лет). Осенью царевны вместе с болгарским посольством, умолявшим императора о помощи против русов, прибыли в Константинополь.
Святослав ответил болгарам немедленной и жестокой расправой. Восстание было расценено им как «измена» — ибо в глазах Святослава болгары стали его законными подданными и карать или миловать их он был волен по-своему. Святослав одолел болгар в битве. Согласно свидетельству византийского историка Льва Диакона, «объятых ужасом испуганных мисян (так Лев называет болгар. — А. К.) он умерщвлял с природной жестокостью: говорят, что, с бою взяв Филиппополь (современный Пловдив. — А. К.), он… посадил на кол двадцать тысяч оставшихся в городе жителей и тем самым смирил и обуздал всякое сопротивление и обеспечил покорность»{43}. Число жертв филиппопольской резни, может быть, преувеличено греческим хронистом, но самый факт не вызывает сомнений. Город надолго обезлюдел. И, видимо, не он один. «И поиде Святослав… воюя и грады разбивая, яже стоять и до днешняго дне пусты», — свидетельствует об этом периоде войны «Повесть временных лет».
Потопив в крови сопротивление болгар, Святослав был готов начинать войну с Византией. К этому времени он заключил союз с одной из печенежских «фем» и привлек печенегов в свое войско. Такой же союз, возможно, был заключен с венграми, давними врагами Империи. И те, и другие были прирожденными всадниками. Это делало их необыкновенно полезными Святославу, чья собственная дружина состояла в основном из пеших ратников. Насильно были привлечены в армию и покоренные болгары.
В свою очередь, готовился к войне и император Никифор. Он спешно снаряжал пешее войско, собирал и обучал конницу, в том числе и тяжелую, с ног до головы закованную в броню.
На поле брани Никифор чувствовал себя увереннее, нежели на троне. Он уже предчувствовал радость сражения, надеясь на победу ромеев, но… «Небольшой толчок может поколебать судьбу человека», которая «висит на тонкой нити и часто обращается в противоположность», — глубокомысленно заметил Лев Диакон, сообщая о гибели императора Никифора Фоки в ночь с 10 на 11 декабря 969 года. Его убили в собственной опочивальне, во время сна. Убийцы скрывались в самом дворце Никифора — на женской половине, в покоях императрицы Феофано. (Молва приписывала этой женщине смерть по крайней мере трех императоров, двое из которых были ее мужьями, а один — свекром.) На византийский престол взошел новый узурпатор — Иоанн, прозванный Цимисхием (это прозвище, означающее в переводе с армянского языка «туфелька», он получил за свой небольшой рост). Формально Иоанн, как и убитый им Никифор, считался соправителем малолетних Василия и Константина.
